Владимир Марышев — «Приговор»

Рогульского спасла быстрота реакции. Едва успев осознать, что мягкой посадки не получится, он нырнул в аварийный отсек. Коротко клацнула автоматически закрывшаяся дверь, и тут же по корпусу корабля словно ударили тысячетонной кувалдой. Пол вздыбился, и Рогульского отбросило к стене, вжало в ее упругую обивку из пенолироновых подушечек. Новый удар, еще сильнее прежнего, швырнул его обратно.
В недрах корабля что-то рвалось, лязгало и скрежетало, но это были уже последние конвульсии пораженного насмерть исполина. Он оказался невероятно живуч: его могучее бронированное тело продолжало вздрагивать даже после того, как умерли все звуки. Затем прекратилась и вибрация...
Выждав еще минут десять, Рогульский рискнул покинуть свое убежище. Открывшееся зрелище превзошло его худшие ожидания. Взрывом почти полностью выжгло энергетический отсек, вспороло корпуса приборов и раскидало их микроэлектронные внутренности по коридорам. Мозг корабля — сложная система биокристаллов — был безжалостно раздавлен рваными кромками искореженных переборок. Гиперпространственный передатчик представлял собой груду лома.
Но самое страшное ожидало Рогульского впереди.
Он с трудом заставил себя подойти к развороченной, превратившейся в застывшие стальные лохмотья двери анабиозной камеры.
Жанна и Виктор были мертвы. Последнюю паутинку надежды оборвал физиодатчик — простейший и потому уцелевший в металлическом и пластмассовом крошеве медицинский прибор. Холодные зеленые светлячки букв на экране сложились в приговор: «Необратимая остановка всех жизненных процессов. Возможна консервация с целью предотвращения распада тканей».
В сущности, рассчитывать на иной диагноз и не приходилось. Анабиозные ванны, треснувшие в нескольких местах, были сброшены с оснований; прозрачный желеобразный наполнитель медленно вытекал через пробоины; трубочки жизнеобеспечения, вырванные из гнезд, сочились ручейками разноцветных растворов.